Израиль на Дону
Российская империя большой веротерпимостью не отличалась. Инородцев худо-бедно терпели, зато уходивших из истинного православия в разные околохристианские секты не жаловали ни власти, ни церковь.
«Новоизраильская община» не стала исключением, что немудрено. Члены секты почитали за воплощение Христа своего лидера Василия Лубкова, не ходили в храмы и отрицали церковные порядки. Тем не менее сторонников у новой веры нашлось немало — за «живым Христом» последовали около двадцати тысяч обитателей Кубани и Дона. Жили новоизраильтяне неплохо: вера наставляла их много работать, мало пить и подчиняться законам.
«Сын Божий» Лубков, даром что крестьянского ума, смекнул верно: нужно бежать за границу. Эмиссары в домотканых рубахах отправились на разведку в США и Канаду, однако там свободной земли для них не нашлось. И тогда как нельзя кстати пришли вести из Уругвая: тамошний президент приглашал ехать в Южную Америку кого угодно, лишь бы работали и осваивали бескрайнюю целину пампасов. В 1910 году первая группа новоизраильтян отправилась в путь.
Новая родина приняла пилигримов неласково. Первую зиму и вовсе пришлось жить в окопах на промозглых матрасах. Но переселенцы оптимистично назвали своё местечко Раем, построили школу, собрание и фермы. Так спустя десять лет на прежней пустоши вырос целый город Сан-Хавьер.
Впрочем, уругвайцами беглецы так и не стали и корней своих не забыли. Потому, когда в середине двадцатых от новых советских властей «соотечественникам за рубежом» пришло приглашение вернуться и вместе строить царство Божие на земле, три десятка семей решили: «Едем». Так, в 1926 году часть русских уругвайцев вернулась в Россию, на Дон. В нынешнем Весёловском районе им отвели землю, где они основали поселение, назвав его Новым Израилем.
Прежнего наименования уже не сыскать на карте. Сектантский посёлок с годами приобрёл пролетарское наименование — Красный Октябрь, дома первых переселенцев снесла война, но нет-нет да и промелькнёт в глазах местных жителей пусть не испанская, но самая настоящая уругвайская грусть. А как иначе, если добрая часть здешних селян — потомки тех самых уругвайцев и у каждого второго за океаном то брат, то сват, то другой родственник.
Коммунары с псалмами
— У меня лично в Уругвае близкие, неподалёку женщина живёт, так у неё родственница — мэр Сан-Хавьера, а всех наших, у кого там кто-то есть, и не перечислишь, — машет рукой Валентин Михайлович Забелин.
Забелин — один из немногих, кто помнит прежний уклад и то, как зарождался Новый Израиль. Его мама приехала на Дон, уже будучи беременной. Отец — человек образованный, был правой рукой Лубкова и одним из руководителей переселенцев.
— Сперва посёлок родился как коммуна, — рассказывает Валентин Михайлович. — В стране только думали такие создавать, а тут чужаки приехали и на тебе — все вместе работают, все друг другу помогают, всё имущество общее. Добра ведь много с собой привезли — рессорные телеги, оцинкованный шифер, два трактора «Фордзон». Работали много и жили хорошо. Молельный дом построили, псалмы вместе пели.
— Хотя хорошая вера была, нравственная, — добавляет Забелин. — Наши предки верили, что Бог — он в душе человека, это его совесть. Если нет в тебе совести,. откуда Богу в тебе взяться? Так что «сектанты» для них — слово, на мой взгляд, неправильное. Правда, и закончилось всё быстро. Старики поумирали, а нам, молодым, уже не до прежней веры было: мы социализм строили.
Обустраивали прежде всего свою жизнь. В районе появился первый сырзавод, оборудованный по последнему слову техники. Да и нынешний Красный Октябрь внешне отличается от окрестных казачьих хуторов. Там-то всё застроено кое-как, а новоизраильцы сразу проложили улицы как по ниточке, как в германских деревнях. Власти, как вспоминает Валентин Михайлович, переселенцев до поры до времени не трогали. Потом в коммуну прислали своего председателя, двадцатипятитысячника. А затем не прошла и мимо них общая чаша. Старик-коммунар, увидев, как уполномоченный НКВД битый час пытается завести мотоцикл, заметил: мол, в Уругвае с первого раза заводятся. Больше его не видели. Забрали и отца Забелина. Оставшихся бывших коммунаров едва не добила война. Так бы и закончилась история Нового Израиля, если бы в конце пятидесятых Родина снова не вспомнила о своих блудных сынах, кинув в Сан-Хавьер клич: «Возвращайтесь!»
Буэнос диас, дед Андреас!
— Буэнос диас, компаньеро! — оживляется Андрей Андреевич. — Абла yстэ эспаньоль?! Вы говорите по-испански??
Узнав, что не говорю, Косенко снова сникает. Для 86-летнего хуторянина услышать чужую речь — словно побывать в далёкой молодости. Ведь испанский для него даже не второй родной — первый.
Косенко нынче единственный оставшийся в живых из тех, кто пятьдесят один год назад решился сменить родную Уругвайщину на далёкий и незнакомый Советский Союз.
— Интересно было узнать, как здесь, — говорит Андрей Андреевич. — К тому же к нам из СССР приезжали, рассказывали, какие тут кисельные берега.
Косенко вместе с другом отправились в дальнее путешествие. Новая старая родина поразила его до глубины души. Во-первых, повсюду лежал невиданный в Южной Америке снег. Во-вторых, здесь не ели страусов, в речках не плавали анаконды, зато навалом было овощей. К тому же коллеги по свиноферме решили познакомить иностранца с национальным самодельным русским напитком.
— Они думали, что я выпью и захмелею, — вспоминая, смеётся Косенко. — Я и правда в Уругвае ведь только вино пил. Но ничего — махнул. Мужики глянули, говорят: «Да какой же ты иностранец? Ты русский!»
Правда, за будущей женой пришлось всё равно ухаживать на смеси испанского и русского. Где теперь тот молодой кабальеро, певший в тиши сельской ночи «Бесаме мучо»?.. За полвека жизни в посёлке Косенко окончательно обрусел и даже не думает, что потерял, а что приобрёл, согласившись когда-то на переезд. Среди местных его теперь и не отличишь, разве что запись в паспорте «Место рождения — Уругвай» выдаёт в нём репатрианта. Да ещё чудная чашка-тыква с металлической трубочкой, из которой он пьёт душистый матэ: к радости Андрея Андреевича, с недавних пор этот экзотический южноамериканский чай появился в магазинах.
— Прожил, хорошо прожил, — твердит он. — В Сан-Хавьере у меня сестра оставалась — Соня, два брата — Володя и Иван. Не знаю, живы ли. Созвониться бы, привет передать. Да и сказать: мол, аста ля виста…
11-летнюю ростовчанку пригласили на «Минуту Славы»