Мой родной дядя Прохор Бобров попал в плен в декабре 1942 года, когда шли ожесточённые бои за Сталинград...
Как это произошло, не знаю. Он шёл в колонне советских военнопленных где-то поблизости от родных мест. Гнали их по узкой деревенской улице. Из щелей заборов пугливо смотрели люди, кто-то бросал еду. Дядя шёл крайний в ряду. Впереди у калитки стоял старик и печально наблюдал за происходящим. Когда конвоир прошёл вперёд, а второй отвернулся, погоняя шагавших сзади, старик схватил дядю за плечо, толкнул за калитку, быстро захлопнул её и продолжал стоять, пока не прошла вся колонна. Войдя во двор, он запер калитку изнутри, открыл погреб и столкнул пленника вниз по ступеням. Поздно ночью старик принёс дяде одёжку, еду и унёс его шинель с сапогами. Потом были разговоры в темноте, и дядя узнал, что он находится недалеко от дома.
Глухой ночью старик вывел его через задний двор, приобнял и, слегка толкнув в спину, сказал: "С Богом, сынок".
Стояла тёмная зимняя ночь. Вокруг были немцы. Показался видный со всех сторон родной дом. Окна светились, двигались фигурки солдат, разносился запах сдобного теста. Фашисты готовили рождественские подарки для фронта. Прохор Бобров резко свернул на окраину хутора, где жила старшая сестра. Окрик часового, клацанье затвора, свет фонарика... Его втолкнули в хату. Перепуганная тётя не знала, откуда взялся брат, но вдруг нашла спасительные слова: "Кулак, Сибирь, побег, дом". А дядя действительно как кулак был сослан Советской властью в Сибирь, где провёл долгие годы. Немцы посовещались, закивали и заперли Боброва в сарай. А через несколько дней внезапно началась стрельба. Никогда не забуду картину, которую мы наблюдали из окон. За хатой тянулся широкий и длинный овраг. Видимо, не ожидавшие прорыва наших войск немцы устремились в этот овраг. Они неслись через двор кто в чём был: в нижнем белье, босиком, в одном сапоге, в кальсонах, без мундиров, с непокрытыми головами и почти все без оружия. Их гнал животный страх - страх смерти.
Утро нашего освобождения было снежным, морозным и по-особому радостным. Наши солдаты ходили по двору, дымилась полевая кухня, чистились обмундирование и оружие. Во двор в гражданской одежде вошёл наш дядя Прохор, здесь находился штаб части. Окружённый бойцами командир не сразу его заметил. Машинально взглянув, на минуту замер, затем присмотрелся, резко встал, лицо его просияло. Он протянул навстречу руку, удивлённо произнёс: "Бобров, ты?" - и крепко обнял его. Потом они надолго ушли в хату. По какому-то невероятному стечению обстоятельств к нам прорвалась та воинская часть, в которой служил мой дядя. Это был его командир. К вечеру часть выступала из хутора. Прохор Бобров в солдатском обмундировании, с винтовкой в руках стоял в общем строю. Мы простились на краю хутора, не думая, что навсегда...
Я не знаю ни фамилии этого командира, ни воинской части, которой он командовал. Не знаю, дожил ли он до Дня Победы. Возможно, жив и сейчас. Мне хочется низко-низко поклониться этому святому человеку за то, что он спас честь и доблестное имя солдата. Детские воспоминания возвращают меня к письму, пришедшему от санитарки полевого госпиталя, в котором умер дядя от смертельного ранения. Вместе с другими умершими солдатами она проводила его в братскую могилу и написала нам адрес захоронения.
Уже подростком я стояла у этой могилы вместе с двумя дядиными жёнами. Красавица Елена приехала с дочерью дяди, а дородная донская казачка Прасковья - с двумя его сыновьями. Так впервые он собрал всю свою семью у обелиска, на котором были выбиты его фамилия, имя и отчество.
Остались только трое. Выжившие ростовчанки об ужасах Освенцима 
У войны не женское лицо. Воспоминания жительниц Дона, попавших на фронт 
С Днём Победы! (04.05.2010)