Лина Ивановна Сапожникова родилась 11 февраля 1933 года. Она отмечает юбилей – 90 лет, последние пять мы время от времени созваниваемся. Лина Ивановна справляется о моём здоровье, рассказывает о своём и напоминает, чтобы я держала в голове её историю. Она надеется, что случится чудо, и однажды в каком-то разговоре с историками о войне промелькнёт фамилия сестёр Любимовых.
Сёстры Любимовы – это мама и тётя Лины Ивановны. А погибли они в 1942 году из-за предательства соседей. Лине тогда было 9 лет, они с бабушкой чудом спаслись и чудом выжили. Потом была долгая-долгая жизнь, в которой Лина Ивановна всё пытается разгадать главную загадку, кто из соседей их предал?
Степь стонала голосами раненых
У Лины Ивановны феноменальная память и острый ум. Сказывается советское образование, многолетняя работа с цифрами и, как шутит Сапожникова, настоящее молоко.
«Когда на нашу землю пришли фашисты, люди разделились на два лагеря. Одни готовы были стоять за свою родину и пойти на подвиг, а другие – выслуживаться перед полицаями, думали о себе», – рассказывает она.
Спрашиваю, какое процентное соотношение тех и других?
«Я была ещё маловата для статистики, но по ощущению – половина на половину. Все в моей семье были патриотами. Мой папа Иван Петров был начальником ОГПУ в Пролетарске и сразу ушёл на фронт. Мама Клавдия занималась домом. Я была единственным ребёнком на четыре семьи: меня баловали, наряжали, любили. И до войны я была совершенно счастливой девочкой.
В июле 1942 года на Маныче начались бои. Мы как раз жили в 12 км от Пролетарска, в племовцесовхозе. Вокруг была степь, и эта степь после боёв стонала голосами раненых. А немцы уже были у нас, помогать нашим солдатам было опасно. Но мама с тётей ночами на обозе вывозили живых: спускали в подвалы самых тяжёлых, а тех, у кого были ранения полегче, прятали в скирдах сена.
В нашем доме было два подъезда, в каждом жили по четыре семьи. И вокруг этого дома – поле, где стояли скирды с ранеными. Моя мама с тётей готовили для них на летней кухне борщи, голубцы, тушили картошку. А ночью бегали их кормить, делали перевязки, сушили дома портянки. Помню, как всё это висело у нас на кухне – душно, сыро, а во дворе вывесить нельзя – увидят, донесут. Но всё равно донесли», – говорит Лина Ивановна.
1500 ни в чём не повинных
Ухаживали за ранеными сёстры Любимовы весь август. А в сентябре к ним нагрянули с обыском. Перевернули дом, забрали книги, растоптали альбом с фотокарточками. На рассвете женщин забрали. Бабушка бросалась на конного полицая, тот сёк её плетью.
«Нас повели в гестапо: маму, тётю и меня. Когда допрашивали, мама, она всегда была с характером, схватила чернильницу и бросила в главного. Её тут же высекли, и нас всех отправили на расстрел. Там у оврага уже были пленные, в основном, евреи, и наши соседи, подозреваемые в помощи раненым. Так всё было напряжённо, страшно и скученно, что я, толком не поняв, что случилось, упала в карьер. Потом поняла, тётя толкнула меня в спину, благодаря ей я и осталась жива...
Дальше провал... Может, без сознания была, не знаю. Когда стемнело, я с чьей-то помощью вылезла и пошла к бабушке. Дождь прошёл, грязно, я босая. Когда пришла, бабушка в слезы, давай меня парить, растирать. Спрашивала, где мама и тётя, а я сказала, что их угнали в Германию. Так меня научили люди, которые помогли выбраться», – со слезами вспоминает Лина Ивановна.
А когда начали поднимать документы, она узнала о гибели дочерей. Бабушку разбил паралич, и через 11 дней она умерла.
Впрочем, документы были и ранее. В январе 1943 года в газете «Сын Отечества» опубликовали «Акт о зверствах немецко-фашистских оккупантов в г. Пролетарске»: «Гитлеровские палачи согнали всех жителей еврейской национальности за город к карьеру и здесь замучили, били и частью заживо закопали свыше 1500 ни в чем не повинных младенцев, юношей, девушек, женщин, стариков и старух. Фашистские убийцы не щадили также ни русских, ни украинцев. Гестаповцы убили по доносу немки сестёр Клавдию и Анастасию Любимовых только за то, что их дальний родственник был партизаном. Немецкий офицер заставил граждан Варфаламеева С. Н., Олейникова В. И., Громова И. А., Кузнецова В. Г. рыть окоп возле его квартиры. Окоп чем-то не понравился гитлеровцу, и взбесившийся палач вывел всех пятерых граждан к карьеру и там убил. Немецкие рабовладельцы и притонодержатели собрали 800 молодых девушек и женщин, загнали их в товарные вагоны и увезли в Германию на каторжные работы и в дома терпимости. Среди увезённых были 14–15-летние подростки: Зина Крылова 14 лет, Оля Фомина 15 лет, Клава Николенко 15 лет, Зуева Елена 15 лет и многие другие...»
История Лины Сапожниковой стала чуть яснее, но кто именно скрывался за этой «немкой», всё равно непонятно.
Так кто же писал доносы?
Иван Петрович Петров, отец Лины Ивановны, в 1943 году был ранен. После освобождения Чехословакии стал комендантом города Голешова и даже получил звание почётного гражданина Чехословакии. А после вернулся в Ростовскую область, жил в посёлке Юбилейном под Новошахтинском и занимался сохранением памяти войны – сотрудничал с местным музеем, приходил в школу с рассказами, возил детей на экскурсии по местам боевой славы. Особой точкой на карте для него был Пролетарск. И для Лины Ивановны тоже – ей уже было далеко за 80, когда она всё ещё ездила на то место, где получила спасительный толчок в спину. И стоя там, переживала всё так, словно это было вчера.
«Несколько лет прошло после войны, когда в Пролетарск приехали двое мужчин, – вспоминает Лина Сапожникова. – Они ходили по станице, искали дом сестёр Любимовых. Им рассказали, что маму и тётю расстреляли, что мы с бабушкой бежали в январе 1943‑го. Мы, правда, бежали, потому что пошли слухи, будто фашисты узнали, что я жива и хотели убрать свидетеля. Нам это передали тайно, и ночью мы с бабушкой с чужим обозом выехали из Пролетарска. Доехали до Койсуга, а оттуда пешком. Дело было перед Крещением – мороз лютый, а до этого мокрый снег, мы насквозь мокрые, пальто, платки – всё стояло колом. В Койсуге пытались попроситься на ночлег, но люди боялись, не пускали. Приютила нас только старая школьная учительница. У неё дом был почти весь разрушен, одна комнатка осталась с печью – вот там мы и провели все вместе ночь. Кипяток пили, ели перловку. А утром снова пошли в Ростов. И пришли на улицу Советскую, 17. Дом тот ещё стоит, перестроенный, но стены те же, стены всегда всё помнят... Особенно ночь перед освобождением: на том берегу земля гудела, всё взрывалось, небо полыхало от снарядов. И я, дитё, молилась, как умела, чтобы наши одолели врага».
Кем же были те мужчины, что приезжали в Пролетарск после войны? Выяснилось, что они из числа раненых, которых спасали сёстры Любимовы.
«Когда услышали всю историю, хоть они мужчины и многое прошли, плакали, – вспоминает Лина Ивановна. – Сходили к тому оврагу, отнесли цветы... А я, пока папа был жив, донимала его вопросами, кто же мог сдать маму и тётю? Папа говорил, могли многие, ведь я их раскулачивал. Он и мою бабушку, свою тёщу, раскулачивал – это была его работа. Со временем бабушка корову, угнанную в колхоз, папе простила, подшучивала только всю жизнь. Но это мы, родные, так между собой смогли всё уладить. А другие не могли. Поэтому мстили за свои обиды и тем, кто принял советскую власть, и нашим солдатам.
...Я же после войны ненавидела немцев лютой ненавистью, даже убить бы могла. Позже я смягчилась по отношению к ним: там тоже жили разные люди. Но вот предательство соседей, с которыми мы годами делились мукой и вместе ходили на праздники, простить я не могу.
Поэтому всё прокручиваю и прокручиваю в голове уже больше 80 лет, кто же всё-таки это сделал?»
Расстреливали детей. На Дону сняли фильм про предателей в годы ВОВ 
Биология предательства. В Ростове снимают фильм о геноциде во времена ВОВ 
У молодых запрос на правду. Андрей Кудряков – о забытом геноциде 
Долг врача и гражданина. Ростовские медики на Великой Отечественной войне