«Говорила твёрдо, смотрела прямо». Коллеги о Людмиле Винниковой

Вот какой запомнилась Людмила Николаевна Винникова журналисту Светлане Ломакиной.

Когда я увидела её в первый раз - маленькую, сухую, абсолютно белую и бесконечно курящую - была, мягко говоря, удивлена. До этого женщин-редакторов я видела только в кино, и всегда они были средних лет в очках и с бумажками в руках.

Людмиле Николаевне было тогда 67. Модные штаны-дудочки, полупрозрачная кофточка, шарфик и длинная сигарета. Она делала современные стрижки, маникюр и иногда вела себя легкомысленно.

Говорила твёрдо, смотрела прямо. Потом мне кто-то рассказал, что она - ребёнок войны, попала под бомбёжку, обо всём этом она редко вспоминала.

* * *

Я пришла в редакцию, что называется с улицы, принесла ей коряво написанный текст про сайты знакомств. Но что-то в этом сочинении она увидела - пригласила в ученицы. Учёба была мучительной - каждый текст я переписывала по пять раз.

«В ежедневных газетах - поток материалов, - говорила она. - А у нас еженедельник, тебе повезло, можешь работать над текстом - и три дня, и даже пять».

Она не брала плохих людей. Скандалистов, завистников, стукачей и скряг определяла на щелчок. Могла выгнать за хамство, не терпела выскочек. Маленькая белая женщина с длинной тонкой сигаретой.

* * *

Вводить «наблюдалки» в материал меня научила именно она.

«Твой жанр - это репортаж. Это особенный жанр - нужен острый глаз, умение видеть детали».

Я сидела в клубах табачного дыма и записывала. А она смотрела куда-то вверх и набрасывала мне фабулу репортажа: «Ты пришла на рынок, там дородная тётка чистит рыбу и мечтает выйти замуж. Или мужик грибочки продаёт. А другой его спрашивает: «Хорошие?». А первый ему: «Для тёщи - хорошие». Это всё вокруг. Смотри, слушай, наблюдай».

* * *

За последние годы я забыла её интонации, не вспомню уже фирменных выражений, но точно знаю, что двумя словами она могла наградить. И двумя же словами - убить.

Через пять лет, устав от вечных переписей и поисков «гвоздей», я трижды приносила ей заявления об увольнении.

Она принимала их с ироничной полуулыбкой и отправляла меня в короткий отпуск.

Я возвращалась.

* * *

Она заходила в журналист­скую, медленно проходила мимо каждого стола, останавливалась и смотрела в нас. Я запомнила этот долгий, пронзительный взгляд - иногда ласковый, иногда испытывающий - и это: «Дрожишь?»

- Дрожу.

- Хорошо. Не спеши. Дрожи и плачь. Тогда получится.

Она решила посадить меня на репортажи из села, показала, как простыми словами писать о сложном и включила во мне «чуйку» - тикающую бомбу внутри, когда перед тобой появляется будущий герой.

Это всё она.

* * *

Было и смешное.

Время от времени она проводила ревизию в своём гардеробе и дарила нам, коллегам, друзьям, знакомым свои вещи. Она всегда была модницей с безупречным вкусом и часто покупала больше, чем ей было нужно. Так вот однажды она вручила мне английскую полосатую кофту. Кофта была великолепна, но с одним недостатком - это был  44-й размер. А у меня 48-й.

- Отлично! - говорила Элэн (так мы её звали), - глядя на рукава, которые заканчивались за 10 см до моего запястья.

- Она же мала на меня, Людмила Николаевна, - мялась я.

- Сейчас в моде рукав в три четверти! Это сшито на тебя! Бери, и слушать ничего не хочу!

Я отпиралась десять минут. На одиннадцатой кофту взяла. Дома отпарила утюгом рукава, они стали длиннее и «англичанку» эту я с удовольствием носила.

Потом были шарфики, браслеты, вазы и бесконечные декоративные штуковины.

* * *

Мой декрет стал для неё неожиданностью. С выпадом сотрудников из графика она мирилась с трудом. Я нырнула в материнство. Сын спал плохо, ел часто и много, я была вымотана и о работе думала с отвращением.

А через год окончательно поняла, что не хочу возвращаться. Узнав, что я увольняюсь, Элэн обиделась. Ни извинительные мои слова не помогли, ни гостинцы.

* * *

Мне не хватало храбрости приходить в гости и рассказывать, как я живу. Потому что сложилось-то у меня всё отлично. Но сказать ей о том, что я без «АиФа» не страдаю, не могла.

Избегала встреч, обходила первую редакцию дальней дорогой. Стыдилась своего ухода как предательства.

Отпустил меня этот вирус только через шесть лет.

Я узнала, что Элэн болеет, решила всё-таки навестить её, но мне сказали, что это всё уже бессмысленно - она меня не узнает.

* * *

И вот сегодня утром я шла к ней и думала, что скажу, когда буду рядом. И ничего не сказала. Суета всё, слова, слова какие-то.

Когда я сажусь за серьёзный репортаж, до сих пор чувствую её взгляд за спиной - оценивающий и разрешительный. Думаю о деталях, делаю зарубки. И ставлю галочки.

Это всё она.

Она любила простые осенние цветы, солёные огурцы и вкусные сигареты.

Ей было 77 лет.