В послевоенные годы в нашем регионе люди выживали не только благодаря сельскому хозяйству, но и благодаря ремёслам, а именно вязанию платков из пуха придонской козы. Этот народный промысел развивался на Верхнем Дону столетиями и стал исчезать уже в перестроечные годы.
Сегодня носителей традиции вязания на прялках донских пуховых платков можно пересчитать по пальцам, одна из них — жительница хутора Потапов Верхнедонского района Эмма Григорьевна Донецкова.
«За вши я тебе куплю их, что ли?»
Предки Эммы перебрались на Дон с Луганщины, спасались от голода и тяжёлой жизни. Эмма родилась уже тут осенью 1939 года. Вскоре пришла война — отца с братьями тут же мобилизовали, а потом начали приходить похоронки. Мужчины гибли один за другим, не обошла эта участь и сильную половину Эмминой семьи.
После смерти сыновей главным в роду стал свёкор. Каждой снохе он покупал домик-землянку и небольшое хозяйство. Эмме с мамой досталась тёлочка и три козы — тёлочку надо было выкормить, чтобы начать получать от неё молоко, а пуховые козы — это и тёплые носки, и платки, и варежки. И живые деньги.
— Жили мы так бедно, что гостей в дом неудобно было пригласить. Зима проходила впроголодь, а летом выручала рыба: в хуторе было всего три старика, так вместо мужчин начали рыбалить женщины и дети. Все девочки тогда умели рыбу тягать! Ходили мы с детьми и на раков, помню, наловишь, разведёшь костёр на берегу речки, сваришь их с укропом и, как только наешься, сразу ложишься спать, пока в желудке сыто. А рыба в ход шла вся — мелкую солью пересыплешь, на печке-горнушке бабушка её посушит и ходишь щёлкаешь. А на сладкое корни чакана ели — собирали в лесу, чистили и грызли. И сажали всё, что можно было посадить, — вспоминает Эмма Григорьевна. — Земля тогда была не то, что сейчас, ничего ей не надо было — всё росло, всё принимала!
После войны в хутор начали возвращаться мужчины — кто без руки, кто без ноги, не тронутых войной не было. Семьи, где появлялся кормилец, считались богатыми, потому что заработка там было в два раза больше. Мама учила Эмму: когда ходишь мимо тех дворов, вдруг увидишь в выгребной яме очистки от картошки с глазками, собери, мы её посадим, вырастет. Так они добывали себе картошку, потом распахали у леса огород, стали сажать помидоры и бахчу. Помаленьку выкарабкались.
— Но мне-то хотелось нарядной ходить! Война войной, и голод, и холод, а молодость брала своё — я мечтала о модной фабричной косынке и туфлях на высоком каблуке. Я маленького роста всегда была, а танцевать страсть как любила! Смотрю, у девочек, у которых отцы поприходили, стали туфли лаковые появляться. Я к маме: «Купи!» — «За вши я тебе куплю их, что ли? Вот вырастим коз, окотятся, зарежем, продадим, и тоди куплю!» Долго ждала, но как дождалась, плясала в туфлях так, что ног потом не чуяла под собою!
Вожатая со стажем
С подросткового возраста Эмма работала дояркой. Вставала в четыре утра и шла в группе женщин по тонкому разбитому в войну мостику на другой берег. Большие резиновые сапоги еле отрывались от земли — чуть начнёшь присыпать и тут же свалишься в холодную воду, потом весь день ходи, терпи, хлюпай... На фоне такой работы вязание платков на старинной, доставшейся ещё от бабушки прялке казалось удовольствием. Когда стопка была готова, девочки ехали в Романовскую, там садились на теплоход и плыли в Ростов. На Старом базаре платки из Верхнего Дона не залёживались.
Как-то во время такой поездки на теплоходе к девушкам подошли двое молодых людей. Тот, что был повыше и посимпатичней, начал оказывать Эмме знаки внимания. Рассказал, что учится в институте, а отец у него целый парторг!
— А вы чем занимаетесь? — спросили девушек.
— А я пионервожатая! — не моргнув, соврала Эмма. И как пошла сочинять, какую она у себя в хуторе развернула работу!
Уже после, когда остались они с сестрой один на один, смеялась: ну, и набрехали же мы с тобой, книжку по той брехне написать можно! Сестра тоже смеялась-смеялась, а потом с опаской произнесла: лишь бы они к нам в хутор не приехали...
Но сын парторга приехал. Ходил по Потапову, искал пионервожатую Эмму. Вожатую не знал никто, а вот доярку подсказывали многие. В конце концов приезжий нашёл девушку у реки, та гнала телят вдоль берега.
Тогда жених малую ложь перетерпел, но когда после танцев проводил знакомую домой и увидел, что живёт «пионервожатая» в землянке, попрощался и больше не появлялся.
— Но это ж не вся история! — смеётся Эмма Григорьевна. — Я как-то поехала в больницу зуб вырывать, уже 80 лет мне было. А по больницам я не хожу, как родила детей, так и всё. Не знаю там ничего. Вот так тыкалась из двери в дверь: слышу кто-то ругается, что я не знаю ничего в поликлиниках, что бестолковая. А я отвечаю старику этому, что ругался на меня (высокий такой, хмурной, с костылём): «Какого чёрта бурунишь? Сиди себе да сиди! Не было мне нужды по больницам ходить!» И пошла, а он мне вслед добавляет: «А ещё и пионервожатая!» Я потом только поняла, что это он! Но так у меня той зуб давав, что не разглядела его толком.
Каждый платок — история
Но настоящую свою судьбу, Николая, Эмма встретила уже несколькими годами позже. Жили они душа в душу 55 лет, родили двое детей, четверо внуков, и уже у Эммы Григорьевны четверо правнуков. Среди них девочка, которая постоянно просит бабушку показать её прялку и платки. Бабушка никогда не отказывает, достаёт из шкафов наследство: каждый платок завёрнут от моли в газету, и сегодня, хоть им уже по 70 лет, смотрятся они как новые.
Вязание пухового платка — дело непростое. На один платок уходит 300-450 граммов пуха. Его тщательно вычёсывают, убирают мелкие примеси. Если он грязный, полощут в тёплом мыльном растворе, сушат и только потом прядут. Многие мастерицы прядут пух сразу после расчёсывания, а стирают только готовое изделие. Прядут с помощью веретена или на обычной прялке, следя за тем, чтобы нить сильно не перекручивалась. Для повышения прочности пуховую нитку тростят (скручивают) с хлопчатобумажной или шерстяной.
Вяжут платок по частям двумя длинными иглами (спицами). Четыре каймы и серединку вяжут отдельно. Узор каймы каждой вязальщицей выбирается самостоятельно в зависимости от способности и фантазии. Середину можно вязать и на трикотажной машине с последующей привязкой к ней каймы. После окончания вязки платок стирают и натягивают на квадратную раму, выравнивая и закрепляя каждый зубчик платка.
Когда Эмма Григорьевна садится за дело, нередко поёт. Голос у неё всегда был хороший, но пока был муж жив, в хор она не ходила. А тут затосковала в одиночестве, соседка её почти силком и привела. С тех пор Эмма не стесняется — тянет и тянет песню. Поёт о зиряной ноченьке, донских рассветах и закатах, о тяжёлой женской доле и оренбургском пуховом платке. Хотя её платки ничуть не хуже. И в каждом кусочек истории — её личной и истории страны, которая раньше была, но которой никогда уже не будет.