Возможно, он и не рассказал бы о них, если бы недавно во время уборки не обнаружил свой военный дневник, с которым прошагал полвойны: от мобилизации в 1941-м до ранения в 1943-м. Несколько страниц дневника посвящено Ростову и окрестностям - здесь будущий артист воевал и едва не погиб.
- Владимир Абрамович, когда началась война, вам, как я знаю, полагалась бронь, но вы не стали отсиживаться в тылу...
- Дело в том, что в 1941 году я был студентом Театрального училища, но началась война, и на одном из спектаклей, насчитав в зале сорок зрителей, я понял: в такое время театр людям не нужен - моё место сейчас не здесь, а на фронте. Пошёл в военкомат, и меня взяли в армию переводчиком.
- А как вы в Ростове оказались?
- В феврале 1942 года я получил назначение в Северо-Кавказский военный округ. Почти тридцать суток с пересадками, на перекладных добирался до Армавира, где находился штаб округа. А там меня назначили заместителем начальника отдела разведки 70-го укрепрайона, который оборонял Ростов. Пока война шла далеко от Ростова, жизнь у меня была относительно вольной. Но через месяц фашисты прорвали Воронежский фронт, и все советские войска двинулись через Ростов на Кавказ по единственному мосту через Дон, который находился в районе Аксая. Это была отступающая армия, и всем нужно было с правого берега Дона как можно скорее перебраться на левый.
Ночная переправа
- И ваша роль в чём заключалась?
- На том мосту я как раз контролировал транспортный поток. Днём переправа была невозможна: фашисты беспрерывно сбрасывали бомбы, но у нас были сильные зенитки, и потому враги бомбили всё вокруг, но над мостом низко опускаться боялись. Я помню, как Ростов на моих глазах превращался в руины. По городу летали книжные страницы и пепел от сожжённых домов. Я помню разграбленные магазины. В одном из них было много вина, и оно красными струйками текло по улице к Дону. Чудовищная возникала картина - казалось, что кровь течёт. Но, тем не менее, наш мост оставался на плаву.
Переправа осуществлялась только ночью, когда прекращались бомбёжки. А днём вся военная техника скапливалась в перелесках, маскировалась в кустах, стояла в каких-то естественных укрытиях. Однако через несколько дней техники скопилось уже столько, что не поддавалась контролю, и мы попробовали пропускать её через мост и днём.
- Передо мной ваши дневники, вы пишете, что 22 июля 1942 года фашисты подошли совсем близко. Что же стало с переправой?
- Мост ушёл-таки под воду, но не сразу - мы ещё два дня переправу держали. Правда, к тому времени я на мосту уже не дежурил. Когда фашисты окружили Ростов, мне было поручено эвакуировать документы из штаба, который находился на обкомовских дачах в Аксае. По сведениям нашей разведки, Аксай ещё не был занят, и нужно было торопиться.
Но, когда мы въехали в город, нам стало не по себе, поскольку оживлённые прежде улицы оказались пустынными - не было даже таких признаков жизни, как кошки и куры. Зато очень много трупов лошадей (следы беспрерывной бомбардировки), попадались и убитые люди.
- Документы удалось спасти?
- К сожалению, нет, ведь когда мы подъехали к дачам, мои опасения оправдались. Во-первых, всё было перевёрнуто вверх дном, а, во-вторых, я услышал невдалеке автоматную очередь. Поэтому выбежал к машине и приказал шофёру гнать обратно. В ту же секунду автоматная очередь ударила по нашей машине. Мчимся к реке. Но налетает авиация и пулемётным огнем строчит...
Здесь Владимир Этуш прерывается и читает страницы своего дневника:
«Подъезжаем к железной дороге, на которой стоит состав. Раздаётся оглушительный взрыв. Кругом со зловещим жужжанием проносится рой пчёл-осколков. Звякает разбитое стекло машины, и я чувствую, как тысячи жал впиваются мне в лоб, руки, левую щеку - всё это происходит в мгновение.
Выбегаем из машины и бросаемся к дому, в огород. Вслед нам ещё более оглушительный взрыв. 2-3 минуты проходят спокойно. Только сейчас сознаю, что ранен осколками разбитого стекла. Нужно выводить машину. Ищу глазами шофёра. Он лежит с растопыренными руками, и плечи его судорожно сжимаются. Окликаю его. Медленно, как бы боясь нового удара, он поднимает голову и глядит на меня широко раскрытыми глазами. Лицо его в крови, перемешавшейся с чернозёмом огорода, - он тоже ранен осколками выбитого стекла.
Я начинаю говорить, что надо постараться вывести машину, но слова заглушают взрывы. Осколок попадает в бензобак, и машина загорается. Там все мои вещи - чёрт с ним».
«Над городом кружили “мессеры”»
Тот роковой день, 24 июля 1942 года, Владимир Этуш ещё не раз вспомнит в своём дневнике. Листаешь клетчатые странички пожелтевшего от времени блокнота, и не сразу верится, что именно эта вещь была с Этушем в том жутком военном пекле. Ведь, несмотря на ранение и свист пуль, карандашный почерк в блокноте уверенный, чёткий, словно артист писал не для себя, а для потомков, пытаясь раз и навсегда зафиксировать ужас войны.
Он помнит, как голодал почти трое суток, как ростовчане в панике бежали от врага, как мост под тяжестью уходил под воду... Но главное - он зафиксировал в деталях оборону Ростова.
- Владимир Абрамович, вы пишете, что с наступлением врага началась паника.
- Именно тогда. С тех пор я и боюсь большого скопления людей. Нашим военным всё же удавалось побороть панику мирных жителей. Но тонкостей этого дела я не знаю, поскольку меня быстро перебросили на линию обороны. Причём случилось это на бегу. Свист пуль. Подлетел какой-то комбриг, дал мне «максим» и трёх красноармейцев.
Я сел в окопы, оставленные зенитчиками, и стал постреливать по Аксаю, в который вошли уже немцы. Стемнело... Над городом появилась группа «мессеров». Причём спустились они так низко, что их можно было сшибать гранатой. Так я продержался, наверное, около часа. Потом меня сменили другие бойцы. Но началось отступление, я потерял свою воинскую часть и потому решил двигаться за линией фронта, чтобы догнать своих.
- Судя по дневникам, вы попали в окружение в районе Ольгинской?
- Да, поскольку от голода и усталости стал с трудом ориентироваться. И двинулся в путь один, пока не набрёл на Ольгинскую. Причём случилось это в два часа ночи...
Владимир Этуш снова передаёт слово своим дневникам:
«Несмотря на позднее время, жители не спят. Жителей можно видеть около хат. Они стоят, смотрят на зарево от пожаров, освещающее небосклон по ту сторону Дона, на ракеты, то и дело дополняющие то красным, то белым цветом картинку пожара, и редко полушёпотом переговариваются. Подхожу к одной из хат. Голод берёт своё - решаюсь попросить что-нибудь покушать.
- Здорово, хозяева! - подбадривающим голосом говорю я.
Молчание. Только какая-то старушка молча кивает мне и продолжает смотреть за Дон.
На просьбу дать мне чего-либо поесть приносит вяленой рыбы. Хочу приняться за еду, но резкий запах настолько омерзителен, что вызывает у меня расстройство желудка. Так и ложусь спать с надеждой завтра найти свою часть».
- Чем закончилось дело: вы воинскую часть нашли?
- О, далеко не сразу. Поначалу метался из одного района в другой и наконец набрёл на хутор, где, по моим подсчётам, должны были находиться однополчане. Я уже приблизился к ним метров на двести: хорошо, не закричал, поскольку оказалось, что это фашисты. Сиганул в сторону - залёг в пшенице и пролежал так до ночи. А дальше началось самое страшное - фашисты двинулись в мою сторону. Я понял, что тем самым продолжается их наступление и что должен обязательно выскочить - опередить их, иначе погибну под гусеницами танков. Шла техника, ехали орудия... А я полз, поднимался, бежал в темноте по полю... Падал на землю и снова полз, моля Бога, чтобы они не остановились и не начали окапываться, укреплять свой передний край. Выскользнуть всё же мне удалось, но это уже другая история...
Семью бизнесмена Мироненко похоронили сегодня на Северном кладбище в Ростове-на-Дону