Мария Зелинская: Социальный театр - это чудовищно тяжёлая работа, которая сводит с ума

Нетеатральные слёзы

- Маша, как получилось, что ты, начинающая журналистка, вдруг стала писать театральные произведения? О чём была твоя первая пьеса?

- Если честно, я раньше в театр практически и не ходила. Но однажды расплакалась прямо во время спектакля - в театре Горького шёл «Король Лир» с Михаилом Бушновым в главной роли. Это было так потрясающе, что я в один миг влюбилась в сцену. Такое чувство, как будто всю жизнь была слепой и вдруг прозрела. Помню, как я, зарёванная, подошла к завлиту театра и попросилась на работу. Сказала: «Возьмите меня хоть бесплатно! Я буду разносить программки, помогать с реквизитом, мыть полы». А та мне посоветовала писать о своей любви к театру в газетах. Так я стала журналисткой. А потом подумала: «Если я пишу о театре, то почему бы мне не писать для театра?».

Первой пьесы, наверное, у меня пока ещё и не было. Серьёзно! О том, что я пишу, много разговоров. И меня это на самом деле смущает. Вот лет через двадцать, когда стану серьёзной тёткой, наберусь смелости и скажу: «Вот вам, ребята, моя первая настоящая пьеса!» А пока ещё рано об этом, честное слово.

- Говорят, главная героиня драмы «Слышишь?», которая заняла первое место на Всероссий¬ском конкурсе «Дебют», - это ты сама.

- Так и есть. Изначально она называлась «Мама, ты меня слышишь?» Моя мама умерла от рака четыре года назад. Как жить с мыслью о том, что вскоре потеряешь самое дорогое и ничего не можешь изменить? В своё время я не знала ответа на этот вопрос. Как и не знала, чем утешить человека, который обречён, который понимает, что вот-вот уйдёт из жизни - через полгода, месяц, а может быть, даже завтра. «Всё будет хорошо. Я люблю тебя», - казалось бы, такие простые фразы, но как же нелегко их произнести! Надеюсь, мой опыт поможет кому-то подобрать нужные слова, которые в своё время так и не сказала маме я...

«Маша, пиши!»

- Выходит, в этой ужасной потере ты нашла источник вдохновения. Где же ты черпаешь его теперь?

- Из жизни. Это документальная драматургия, в ней выдумки практически нет. Я сталкиваюсь с реальными судьбами, описываю свой опыт, истории других людей. Пьеса «Как живые» - о девушке, которая потеряла любимого мужчину. «Недетская история» - о беспризорниках. Главные герои пьесы «Про то, как я попал в дом, где лечат людей» - больничные клоуны. Это такие ребята, которые помогают тяжелобольным детям. «Не бойся, Леся! Всё нормально!» - про мою подругу, пережившую изнасилование. С этой историей я впервые попала на фестиваль молодой драматургии «Любимовка» в Москве. Помню, после читки Вадим Леванов, современный драматург, которого уже, к сожалению, нет в живых, подошёл ко мне и сказал: «Маша, пиши!»

Тогда я поняла, в каком направлении нужно двигаться. Современному театру не хватает диалога со зрителем. В прямом смысле! В Москве сейчас есть «Театр.doc». Это документальный театр. Драматурги берут в руки диктофоны и работают в жанре вербатим: записывают высказывания разных людей на определённую тему. Затем устраиваются читки. Все доков¬ские спектакли заканчиваются обсуждением. Автор, режиссёр и актёры выходят к зрителю и говорят с ними об услышанном и увиденном. Это очень важно! Когда опускается занавес, нельзя уходить от человека за кулисы. Театр должен говорить со зрителем о том, что его волнует, поднимать темы, которые обычно замалчиваются.

Рука помощи

- Говоря о театре для заключённых, который вы организовали с режиссёром Ольгой Калашниковой, ты обмолвилась, что драматург - это чернорабочий жизни...

- Социальный театр - это чудовищно тяжёлая работа, которая сводит с ума. Преступления, неизлечимые болезни, одинокая старость - об этом нелегко говорить. Но одно дело просто говорить. Совсем другое - прийти в тюрьму, интернат или дом престарелых и столкнуться с этим лицом к лицу: с серийным убийцей, с ребёнком, больным ДЦП, или бабушкой, про которую забыли сыновья.

Когда мы с Олей решили поставить «Короля Лира» в колонии строгого режима №15, я чуть было не бросила всё на третий же день. Тем вечером я жутко замёрзла, и когда один из заключённых ребят накинул мне на плечи свою барачную куртку, мне стало не по себе. И дело было не в жутком запахе прокуренных камер, где яблоку негде упасть и полно насекомых. И даже не в том, что за¬ключённые на нас смотрели волком и до последнего не верили, что мы действительно пришли ставить с ними спектакль. Это был мой внутренний конфликт.

Хорошо ли я поступаю, что делаю театр с преступниками, которые нарушили одну из главнейших заповедей? Как смотреть в глаза убийцам, где найти для них добро, которого во мне нет? Эти вопросы мучили меня очень долго. А потом мне приснился сон: кто-то, очень светлый, сел на кровать и задал один-единственный вопрос: «А кто ты такая, чтобы их осуждать?» И я проснулась с новым пониманием. В моей жизни было много поступков, за которые хотелось себя ненавидеть. Но всегда рядом оказывался кто-то, кто протягивал руку, помогая подняться. Тюремный театр - это такая рука.

Представь, люди, которые «базарят чисто по понятиям», начинают читать Шекспира и жарко обсуждают, что такое преступление. Это потрясающе, по-моему. Я болею душой за этих ребят. Я хочу, чтобы по выходе из тюрьмы у них в жизни всё сложилось. И если моя работа поможет хотя бы одному человеку, это будет победа.

Смотрите также:

• На дне. Как известный артист, создававший в Ростове балет, попал в ночлежку →
• Солнечная Зая. Как праздника ждут клоунов тяжелобольные дети →
• Из актрис в сапожники. Марина Труфанова о сцене и жизни →