Настоятель ростовского храма великомученика Георгия Победоносца протоиерей Владимир Тер-Аракельянц стал первым священником в России, защитившим светский диплом доктора наук по философии. При этом он также кандидат богословия.
Любопытно, что многие учёные чуть ли не противопоставляют философию теологии, разделяя их принципом «церковной ограды». Мол, богословы изучают то, что находится внутри этой оградки, а философы - всё остальное за её пределами. Почему же донской батюшка решил шагнуть дальше своей вотчины, узнавали «АиФ на Дону».
Верное дело
Юлия Панфиловская, «АиФ на Дону»: Владимир Аракелович, случаи, когда доктора наук принимали сан священника, не редки. Но чтобы действующий священник защитил высшую учебную степень - такое в современной истории России случается впервые. У вас же когда-то была готова докторская диссертация, и до её защиты оставалось всего ничего. Но вы, перспективный инженер-механик, вдруг всё бросили. Что заставило так кардинально поменять свою жизнь?
Владимир Тер-Аракельянц: Я не просто ушёл из науки, а оставил любимое дело на пике успеха. Мне было чуть за тридцать, но я уже руководил лабораторией в РИИЖТе и запатентовал с десяток изобретений. В своё дело был влюблён чуть ли не до фанатизма. Наверное, так и остался бы учёным, если бы не беда. Когда у нас с женой родился первый ребёнок, спустя три месяца его экстренно госпитализировали. Врачи не скрывали, что заболевание очень тяжёлое, сын вряд ли выживет, советовали готовиться к худшему.
И вот как-то прихожу в больницу, а моя Ира, к слову, комсомолка и атеистка, рассказывает, что ей приснился необычный сон: явилась Богородица, просила, чтобы муж пошёл в церковь и молился перед её иконой. Я всему этому значения не придал, но на всякий случай в храм пошёл. И впервые за эти дни, очень нервные, напряжённые, выматывающие, мне вдруг полегчало. Перед образами вся суета схлынула. И хотя я даже помолиться сразу не смог, что-то внутри сдвинулось.
И, знаете, после этого наш безнадёжно больной ребёнок пошёл на поправку. После такого чуда я воцерковился, хотя сан принял далеко не сразу, так и продолжал работать на кафедре. В это время медленно, «на ощупь» стала возрождаться приходская жизнь.
На дворе стояли лихие 90-е, люди потянулись к вере. По всей области открывались новые храмы, а вот священников не хватало. В советское время к ним относились, как к изгоям общества, мало кто хотел рисковать благополучием родных. И когда мне предложили восстановить церквушку в селе Сандата, за 250 километров от Ростова, я согласился. Оставил написанную докторскую другу, собрал семью и отправился в глубинку. Слава Богу, жена не роптала. Так мы оказались в бескрайних сальских степях.
- В тишине и покое, подальше от городской суеты?
- Если бы! Служил я в храме, который пришлось восстанавливать после пожара и полувековой разрухи, семь лет. И эти годы были чуть ли не самыми драматичными в моей жизни. То и дело случались трагедии, которым подивился бы сам Шекспир. То на одном застолье глава семейства выпил лишнего, кто-то ему сказал резкое слово, он схватил топор, зарубил всю родню и себя напоследок. То на другом конце села мужчина, узнав, что жена ему изменяет, облил себя керосином на сеновале, сам сгорел и спалил дом с детьми. То сын прихожанки, выпив, заехал на тракторе в реку. Машина утонула, он чудом выбрался из воды, пошёл в ближайшую лесополосу и повесился.
И со всем этим горем, со всей бедой люди шли в церковь, потому как идти больше было некуда. Так что о тишине и покое приходилось только мечтать. Ну а потом нас перевели в Ростов, в Свято-Георгиевский храм. Правда, этот переезд не стал для моей семьи счастливым. Тяжело заболела Ирочка. Когда её не стало, я остался один с пятью детьми, младшей дочке было всего три годика...
Вместе с женой, наверно, умер и прежний я. Мне вообще кажется, что человек никогда не сможет принять, объяснить себе уход близкого. Эти мысли могут отравить всю его оставшуюся жизнь. И только вера позволяет справиться с отчаянием и болью, которые несёт смерть.
Библия для Пушкина
- После тяжёлой утраты вы с головой ушли в служение. При вашем храме были организованы сестричество и молодёжное общество, приход помогал детским домам, одиноким пожилым людям. Но спустя годы вы всё же решили вернуться в науку. Почему?
- Я пришёл в церковь в переломное время. Долгие годы она была «обречённым», с точки зрения власти, социальным институтом, священников называли мракобесами, их родных подвергали гонениям. Неудивительно, что возник какой-то особый мир, противостоящий и коммунистам, и обществу в целом. Противостоящий не в смысле воинственно настроенный, а закрытый. И как любая закрытая система он со временем стал превращаться в болото, особенно когда вокруг стремительно начали происходить перемены. Прежде чем вернуться в светскую науку, я серьёзно занимался богословием, в 2001 году окончил Московскую духовную академию, защитил кандидатскую.
- Но этого, видимо, оказалось недостаточно. Возникает вопрос, а можно ли вообще называть богословие наукой? Задача учёного - разрешать сомнения, опровергать или подтверждать гипотезы. А вера исключает сомнения.
- Как и у всех гуманитарных наук, область и методы богословия шире и размытее точных, единственное, в его фокусе - не изучение Бога, что в принципе невозможно, а восприятие Его человеком, изучение и трактовка священных писаний. Со времён Ломоносова богословие изучалось отдельно от светских наук, наша страна была единственной в Европе, в которой теологические факультеты не входили в состав университетов.
Это, конечно, сказалось на его специфике, но уровень образовательной и научной работы духовных академий всегда был достаточно приличным. Опять же до гонений на церковь. При этом мало-мальски культурный человек, даже если он далёк от религии, во все времена и сегодня должен быть знаком с Евангелием. Без него невозможно понять всю глубину Пушкина, Чехова, Достоевского, Толстого, которые были верующими людьми.
- Но при этом вы защитили докторскую по философии...
- Сегодня с быстро изменяющимся миром меняются и церковные формы. Священник уже не может просто отсиживаться в своём приходе, совершая одни ритуалы. Он должен иметь с прихожанами опыт живого общения. Для этого необходимо быть в курсе того, что происходит в социуме. И научный мир за пределами богословия помогает в этом как нельзя лучше. Философия изучает самые разные нравственные категории ценности, философы часто вступают в своих трудах с богословами в диалог или спор. Но обе эти науки пытаются найти целостный подход к пониманию смысла жизни. А это значит, что они могут друг друга обогатить.
Бегство от страданий
- Интересно, что ваша научная деятельность во многом связана с эпикурейским учением, ему посвящена и дипломная работа. А Эпикур считал, что наслаждение жизнью - единственное, чем нужно заниматься. Разве такая точка зрения не опрокидывает христианскую мораль?
- Она не просто её опрокидывает. На мой взгляд, общество потребления, которое сейчас расцвело махровым цветом, берёт своё начало как раз от Эпикура. Он нашёл убедительные доводы для культа эгоизма. Ешь, пей, совокупляйся в своё удовольствие. Личное благополучие превыше всего. Но можно ли отменить боль, делая вид, что её нет?
Последователи философа зачастую кончали жизнь самоубийством, так как их учитель не видел ничего дурного в таком решении проблем. Мне было важно разобраться, почему происходит бегство от страданий, почему в результате общество оставляет человека, которому плохо, тяжело и больно, наедине с его мучениями.
- Владимир Аракелович, а разве некоторые священники не делают тоже самое? Периодически всплывают некрасивые истории, связанные со служителями церкви. В этом году, например, в центре Ростова выпивший клирик устроил массовое ДТП.
- Делают, потому что они тоже люди. Безусловно, на служителях церкви лежит огромная ответственность, и мне всегда очень больно, когда я слышу подобные истории. Но знаю по себе, что приходской священник, как правило, всё время задёрганный, уставший, у него куча дел, семья живёт по остаточному принципу, быт заедает, времени и сил не хватает. И всё это под прицелом общественного мнения, как под дулом снайперской винтовки. Сорваться может каждый. Я не умаляю аморальности таких поступков, никого не выгораживаю, но призываю к милосердию.
На этой неделе начинается православный Рождественский пост. И это отличное время для определённого состояния, когда помимо пищевых ограничений, можно достичь простоты и искренности, вернуться к себе настоящему, нащупать какой-то стержень, благодаря которому переживаются самые тяжёлые времена и ощущение которого так легко теряется в суете.