В начале осени в Ростовской области проходят традиционные ярмарки. Чего на них только нет - глаза разбегаются.
«Вы будете её брать или я взвесила, чтобы вы друг на друга посмотрели?» – язвительно спросила женщина в брезентовом фартуке.
А на меня глядел толстолобик – рыба вытянула на четыре кило, и я представила, как засуну её в рюкзак, буду таскать по ярмарке, а толстолоб начнёт прыгать за спиной, вздрагивать – мне тяжело, ей тяжело, всем тяжело. Последнее я произнесла вслух.
– Ты ж крепкая казачка, чё тебе тяжело? Схватила та понесла! – укорил меня дед, торговец мёдом.
– Да несла уже несколько дней назад свиную ногу с края Аксая – она из-за спины торчала и столько внимания мне принесла, особенно от вас, мужчин. В двадцать лет я не была такой популярной, как в сорок два с копытом за спиной. Теперь, видимо, очередь за рыбьим хвостом, он меня ещё по шее хлестать будет... Хотя выглядит рыба масштабно, жалко отказываться.
Я ещё помялась, но толстолоба взяла. На фоне дам с тележками, тачками и лотками яиц мой хвост выглядел буднично. Поэтому уже смело я отправилась дальше.
На свадьбу пару калош
Осенняя ярмарка – одно из моих любимых развлечений. Я жду её не меньше, чем похода в театр. До пандемии, когда все работали в редакции, часто бегала на ростовский базар и там напитывалась шутками-прибаутками, покупала свеженькое, пробовала новенькое – жила. Теперь же все на удалёнке, поэтому обхожусь компактным Аксайским рынком – там приятно, хотя со Старым базаром в Ростове, конечно, не сравнить. И только, когда приходит осенняя ярмарка и улица Ленина превращается в торговые ряды, у меня начинается праздник.
Случился он и в прошлую субботу, когда я купила крупную рыбу. Тут же подумала, что с ней делать? Вспомнилась бабушка с её двором в хуторе под станицей Егорлыкской: как чистили рыбу на большом столе, как пересыпали её солью, жарили в летней кухне с открытой занавеской и запах шёл на всю округу. Тогда, правда, рыба была речная, деревья выше и бабушка молодая. И соседи наши, турки-месхетинцы Мавлюдовы, приходили к нам на уху. А мы к ним на диковинные ужины за низким круглым столом. И мой рыжий двоюродный брат Сашка переводил с турецкого рецепты пирогов с сыром. Чужой язык он выучил в дворовых играх с Мансуром и Махмудом.
В начале 90-х годов прошлого века, когда большие семьи турков-месхетинцев только начали приезжать на Дон и весь хутор Объединённый замер в напряжении, моя бабушка смотрела на них с недоверием: «Хто воно зна, шо вид них буде?» Казаки – народ настороженный, настрадавшийся, так что вопрос этот тогда был к месту.
Но плохого ничего не было. Смирились, сдружились, дивились странным восточным традициям и поражались, когда на свадьбу всем гостям вдруг подарили калоши. Хотя что ещё дарить осенью во время свадеб, когда грязи в хуторе по колено? И танцевали потом все в этих калошах, и обнимались: казаки с турками-месхетинцами, украинцы с осетинами, русские с евреями. После пяти лет пребывания приезжих на Дону казачки споро готовили пироги с сыром и мясом, а дети бегло говорили по-турецки.
Мой брат Сашка, уже отец семейства, понимает этот язык до сих пор. Он остался в хуторе, работает на ферме. Многие его друзья детства уехали, а те, кто остались, также выращивают овощи, а их жёны стоят с корзинами и мешками на осенних ярмарках. В Егорлыке, Зернограде, Аксае. За годы, что живут в России турки-месхетинцы они стали такие же свои, как корейцы или армяне.
И никакого «крафтового»
С этими мыслями я остановилась у прилавка цыганки. Имени её я не знаю, но лицо знакомое, зимой и летом она сидит у центрального входа в рынок и я часто покупаю у неё овощи. Рядом с цыганкой торгует осетинка, напротив – украинка и дагестанка. У дагестанки я беру свежие и очень недорогие по сравнению с сетевыми магазинами местные конфеты. Однажды пришла в обед, и женщины, соседки дагестанки, в ларёк меня не пустили. У продавщицы конфет был намаз.
Я растерялась – не оттого, что меня не пустили, а от самой ситуации, где цыганка, украинка и казачка охраняют покой дагестанки, когда та молится. Казачка, она торговала рядом квасом, неправильно истолковала мою растерянность и бросила с укоризной, что в наше время, когда земля ускользает из-под ног, только и остаётся, что надеяться на Бога. Так что пусть молится. За всех нас. Хуже точно не будет.
Этот эпизод произошёл летом, когда помидоры у цыганки были по тридцать рублей. Теперь уже по семьдесят и не такие душистые, но ещё крепкие. Я взяла кило томатов, добавила кило болгарского перца и пакет чеснока. Уложила всё к рыбе, стало ощутимо тяжелей.
Но ярмарка только началась, и сложно было пройти мимо душистого масла, зелени и копчёных рёбрышек. Последние делали местные парни – молодые ребята, похожие на тех, кого сегодня можно встретить в коворкингах и кофейнях. Но эти были совсем другие: со знанием дела переворачивали куски буженины, учили выбирать, рассказывали, как правильно коптить. Вокруг быстро собралась толпа: бабушки смотрели с восхищением, мужчины критично обнюхивали товар: «И чего? У нас, что ли, делаете? Сами?» – «Сами-сами!»
И хорошо, что не звучало слово «крафтовый», а всё больше старое доброе – «наш». Наш – это свой, близкий, понятный, тот, что точно не принесёт вреда. Наш сыр, наше мясо, наше молоко. Наши люди.
Они благодарили парней рублём – за хороший продукт и надежду на новое поколение. А я взяла кусок суджука из Кагальницкого района и кусок таганрогской колбасы – вот кто бы что ни говорил, а таганрогская колбаса в этом сезоне – лучшая.
По три, но маленькие
Рюкзак уже клонил к земле, но не было никакой возможности пройти мимо декоративных растений, что продавал кореец Юрий. Жена его, приятная блондинка Ольга – крупный специалист российского травничества. Они оба рассказывают о злаках, ягодных и почвопокровных так, словно это не растения, а дети: этого надо укутать, этого подкормить, этого пересадить. Я порывалась взять мелиссу и вон тот утончённый камыш (название не запомнила), но только потянулась к заветному горшку, как словно из-под земли чья-то мощная рука увела моё корейское счастье.
Расстроилась и пошла за мёдом. Его с деревянной рамки нарезал желающим русский пчеловод. Мёд с рамки хотели все, выстроилась очередь, в которой кто-то обронил, что сегодня, 25 сентября, День фармацевта. И если наш донской мёд упаковать в красивую коробочку, поставить в горшок с лечебными травами от корейца, а потом поместить это всё в плетёную корзину, что продаёт дед в конце ярмарки, лучшего подарка и не придумаешь.
«Всё пропало, – горько вздохнула я, глядя на то, как стремительно пустеет рамка. – Ушла трава, исчезли соты, корзинка разве что останется, и то не факт».
Махнула рукой и пошла за горячей кукурузой. Бондюэль всегда покупаю у осетинки. У неё кочаны, как те раки у Романа Карцева – по сто рублей за три, но маленьких, и за полтинник один кочан, но большой. Трёх маленьких уже, конечно, не было. А большие были вполне себе ничего: всё ещё пахли летом, приключениями и надеждами.
Разговоры о вечном
В добавку к кукурузе взяла армянского чая с травами и пошла к тандыру за таджикскими лепёшками и пирогами. Делает их одна приезжая семья на улице Тараса Шевченко – обычный двор, во дворе пекарня, совмещённая с лавкой. Пока ждёшь свою лепёшку, смотришь, как пекут новый хлеб, перебрасываешься с хозяевами несколькими словами – они всегда радушные, улыбаются, советуют, что взять.
Когда мой сын ходил в детский сад, их повели в эту тандырную на экскурсию – бесплатно накормили, повеселили, и с тех пор он часто тянул меня за горячим пышным лавашом. Однажды попали на момент, когда работники обсуждали, какая мазь лучше помогает от ожогов: после смены у печи хочешь-не хочешь, но пару волдырей заработаешь. Ребёнок, тогда ему было лет пять, растрогался до слёз и попросил «заказать в Москве» лучшую в мире мазь от ожогов.
В тот день да и потом мы много говорили о вечном, о том, что останется всегда. Телефоны, компьютеры, электрические самокаты – всё это поменяется, станет немодным и ненужным. А лепёшки из тандыра останутся. И мёд. И хорошее копчёное мясо. И живая рыба, которую я купила на осенней ярмарке и дома превратила в корейское блюдо хе. Ну, и люди останутся – армяне, корейцы, ассирийцы, дагестанцы, украинцы, русские, казаки. И через сто лет, и через триста они будут хранить свою самобытность. Во всяком случае, у нас на Дону, где незнакомой даме незазорно сказать в глаза, что такая крепкая казачка, как она, просто обязана дотащить до дома крупную рыбу. И казачка не обидится, даже если и не казачка она вовсе, а так – помесь русских, украинских и калмыцких кровей.
P.S. Ценник прогулки вышел в 937 рублей. Почти билет в театр.