Писатель Николай Егоров:

Статья по теме
«Мы думали, это провокация». Ветеран стрелковой дивизии о начале войны
   
   
"Перед каждым боем мы прощались навсегда..."

Монолог фронтовика о прошлом и настоящем

- Сегодня нередко укоряют нас, воевавших, в том, что мы умирали на полях Великой Отечественной за ложные идеи, за Сталина. Это не так: мы все сплочены были готовностью умереть за Родину! И потому даже тогда, когда нам зачитали тот самый приказ 227 (за трусость, за отход - расстрел), в душе моей всё было как было. Мы все и без этого приказа знали, что надо стоять до последнего, - говорит писатель-фронтовик Николай Егоров.

Николай Матвеевич Егоров прошёл всю войну. Награждён орденами Красной Звезды и Отечественной войны 1-й степени. На живом материале военного времени он написал немало талантливых повестей, рассказов и стихов. В преддверии юбилея Великой Победы мы встретились с писателем. Вот некоторые выдержки из нашей беседы.

О судьбе

...В 41-м году мне исполнилось 18 лет. Мы жили в Грозном. Я увлекался спортом, литературой и неплохо рисовал. Родители у меня были небогатые, поэтому каждое лето я устраивался на работу. В тот год подрабатывал в детском доме физруком.

В воскресенье, 22 июня, у меня был выходной. С раннего утра мы с другом Борей отправились за город на пробежку, а когда вернулись, не узнали свой город: куда-то спешили взволнованные жители, многие плакали... В центре у репродуктора собралась толпа. Люди, подняв головы, вслушивались в голос Молотова. Потом началось что-то невообразимое: молодые, старые, больные, здоровые - все шли в военкоматы для того, чтобы отправиться на фронт. Мы с Борькой тоже написали заявления. Но в добровольцы нас не зачислили, а отправили домой ждать вызова. Повестка пришла только в июле. Но вместо того чтобы отправить на фронт, меня оформили в военное училище.

Я стал курсантом. Срок обучения ускоренный: должны были учиться год, но мне выпали пять месяцев. И 31 декабря 1941 года шестидесяти курсантам - отличникам боевой и политической подготовки прочитали приказ о присвоении каждому военного звания "лейтенант", выдали командирскую форму и уже вечером отправили на фронт. Я попал в 335-й гвардейский полк Первой Гвардейской дивизии генерала Руссиянова. Было начало января. Жуткий мороз. Вечером нас, четверых новичков, вызвал начальник штаба полка: "Ребята, ранен командир взвода пешей разведки. Кто из вас готов заменить его?" В училище было всего одно занятие по разведке, и роль командира взвода исполнял я. Ну и вышел вперёд. Было мне тогда восемнадцать лет...

Двое моих сокурсников погибли уже в первом бою. Но мне везло. Мы были под Курском, потом нас перебросили в Белгородчину, оттуда в пургу, снег, пешком дошли почти до Харькова. Там тоже шли ожесточённые бои, в одном из них меня тяжело ранило.

О боевых ста граммах

...Самое сложное командирское решение пришлось принимать уже в самом начале войны.

Это было на Украине. Я командовал одной ротой, а другая подчинялась кадровому военному со стажем. Перед боем он напился.

Сейчас чуть ли не во всех фильмах показывают, что перед боем все пьют "боевые сто грамм". Но это ложь. Хотя водка полагалась каждый день, пьющих было мало. И я не пил. Для себя решил: воевать, командовать людьми, а, если придётся, и умирать буду трезвым.

Так вот этот пьяный командир завёл роту в "мешок". Нужно было спасать товарищей, и мы вместе с добровольцами прорвались в окружение. Оказалось, что там было около трёхсот человек - остатки подразделений из других частей. Один из политруков предложил мне принять командование. Я согласился. Ситуация, нужно сказать, была очень непростая. Еды в запасе нет, боеприпасов мало. Удирать по полям такой оравой - это верная гибель. Но я, молодой и дерзкий, решил рисковать и атаковать врага. Только если обычно и мы, и немцы начинали атаку утром, то я решил начать её в сумерках. Немцы к такому повороту событий были не готовы. В конце концов мы их вышибли и начали наступать дальше. Пока выбирались из этого "мешка", меня дважды зацепило. И я оказался в госпитале.

О душе

Я не помню, чтобы люди в военное время жаловались на жизнь так, как жалуются сегодня.

Была весна 43-го года. Я после тяжёлого ранения лежал в саратовском госпитале. Нас выпускали погулять лишь во двор, но я умудрялся ходить в самоволку и разгуливал по городу. В карманах халата пусто. Горожане останавливали меня сами: кто-то спросит, откуда я, и добра пожелает, одна продавщица пирожком угостит, другая мороженым, кто-то о фронте порасспросит - не встречал ли сына, мужа. Когда я выписался, нужно было где-то переночевать перед отъездом на фронт, и медсестра протянула мне бумажку с её домашним адресом. Она жила в небольшой квартире с мамой, сестрой и братом, но они приняли меня как родного.

И так было везде: люди доставали на стол последнюю картошку, отдавали последний кусок хлеба. Кстати, в то время все были очень плохо одеты. Девушки даже на танцы ходили в застиранных, заношенных платьях, но было столько радости, доброго отношения друг к другу. Что-то большое в душах было...

О любви

...В те времена все девушки были красивыми... Может, мне так казалось по молодости? Может, им очень шла форма? Но не влюбиться было сложно. И я, конечно, был влюблён. Я был молод, кудряв, чернобров, стихи писал. Девушки отвечали взаимностью. Но на долгую красивую любовь у нас не было времени. У меня есть повесть "Как трудно сказать - прощайте!" Это повесть о короткой, сильной, трагической любви юных медсестры и лейтенанта. Так бывало на войне: перед каждым боем мы, любящие, прощались навсегда. Мы не знали, будет ли у нас завтра.

...Всякое говорилось о любви на войне. Но как правило влюблённых понимали. Я помню, пришёл в новый полк после госпиталя. Меня назначили первым помощником начальника штаба. При штабе была хорошенькая медсестра Сашенька Кобелева. Так вот, сослуживцы говорят мне: мол, не вздумай ухаживать за ней, у неё друг погиб. Вскоре погибла и она...

О жизни и смерти

...У литераторов есть такое слово - "пруха". Так вот у меня осенью 43-го и была та самая пруха. Война идёт, а из меня стихи лезут. Писал где придётся, на чём придётся. И стихи в основном лирические, о любви. Помню, было у нас между боями маленькое затишье. Вечерело. Лежу в палатке на траве. Писарь ушёл куда-то. Телефонист дремлет в углу. В голове мысли о будущем: если уцелею, уйду после войны из армии, учиться стану, литературой займусь. А тут в палатку вбегает медсестричка штаба, опускается на корточки рядом, целует в щеку, говорит: "Тебя орденом наградили, поздравляю!" А я, как теперь говорят, не врублюсь - я далеко от войны. Хотя от неё не уйдёшь. И уцелеешь ли на ней - кто ведает? Мне самому тогда приходилось готовить проекты приказов командира полка, я должен был всё учитывать, в том числе и горькое: сколько может понадобиться вынести из боя раненых, скольких похороним после боя. А люди-то ещё живы, письма домой пишут, снаряжение подгоняют. И меня самого вместе с моими стихами война может спалить...

О Дне Победы

   
   

О том, что война кончилась, мы узнали в начале мая. Железнодорожники первыми слух разнесли: победили, мол! А ночью 9 мая нас разбудили крики: "Ура, Победа!"

Минули четыре года тяжелейшей войны, четыре года опасности, смертей и всего того, без чего не обходится война. У меня в те дни суставы на ногах распухли - ходить не мог. Врачи уложили в постель, говорили, что это бывает, когда резко расслабляешься после напряжения.

...День Победы я всегда отмечаю грустно. Вспоминаю тех, кто не вернулся. Думаю о том, как мне повезло. И чем дольше я живу, тем чаще вспоминаю ребят, которые остались на полях битвы. Ведь если бы меня убили, не было бы ни моих детей, ни внуков, ни стихов, ни этой библиотеки, о которой я мечтал в юности. Мой брат погиб в 18 лет. У него осталась невеста. И сколько женщин остались одинокими! Сколько не родилось инженеров, учёных, художников! Весь ужас войны в том, что она забирает самое ценное, что есть у человека, - будущее...

О синдроме 45-го...

Говорят и пишут о вьетнамском синдроме, афганском, чеченском. Был синдром и той войны. Навоевались выжившие, вернулись домой. Дома - разруха. А у молодых вернувшихся ни образования, ни профессии. Да и уходил на войну здоровый и красивый, а вернулся - сам себя не узнаёшь в родных местах, среди земляков. Столько совсем молодых сломалось тогда. Устояли те, у кого трудная и ясная цель была: дом отстроить, детей на ноги поднять, самому учиться и работать. Я в газету пошёл, и дело осваивал, и образование в вечерней школе, а потом в вузе получал, стихи и прозу писал ночами. Нагрузки запредельные были, но они и помогли устоять. Поэтому и живу до сих пор...

Светлана Ломакина

Смотрите также: