Огненная память. Ученые из Ростова изучили последствия войн на юге России

Юг России основательно потрепали разного рода боевые действия. Демографические потери среди гражданского населения и военных огромны. 

По подсчётам учёных регион с XVIII века по начало XXI потерял не менее трёх миллионов человек, и ещё столько же погибло непосредственно здесь в боях.

Как отразились эти потери на жизни области, зачем нужно собирать достоверные данные о происходившем и почему люди дерутся над могилами предков? Обо всём этом мы поговорили с доктором исторических наук, главным научным сотрудником Южного научного центра РАН Евгением Кринко.

Тяжёлые вопросы

Юлия Морозова, «АиФ на Дону»: Евгений Фёдорович, знаю, что вы не так давно выиграли грант на изучение последствий войн для Юга России?

Юрий Кринко: - Вообще военная история - одна из ключевых тем для ЮНЦ РАН. Вышло несколько работ, например, о событиях на Миус-фронте, где более 830 тысяч погибших и раненых. Эта цифра впервые появилась в нашей книге. Имея обширную базу исследований, мы два года назад подали заявку на участие в гранте и выиграли. Проект «Войны и население Юга России: история, демография, антропология (XVIII - начало XXI вв.)» выполняется при поддержке Российского научного фонда (РНФ). В нашей исследовательской группе 10 человек: историки, социологи, политолог, демограф, филолог - это нужно, чтобы показать войну с разных сторон, её политические, демографиче­ские последствия, отражение в фольклоре и т.д.

- В основном работаете с архивными документами?

- Да, а по современным событиям проводим опрос очевидцев.

Это не просто. Бывает так: приходим записывать беседу с фронтовиком, задаём вопросы, с ним рядом аккордеон. «Откуда он у вас?», «Я не помню, давайте я вам лучше сыграю». Разворачивает аккордеон и поёт песни военных лет. И так на каждый вопрос. Или другой пример. Помню, как ещё в начале 2000 годов беседовал с прапорщиком, служившим в Афганистане. После войны минуло всего 15 лет, а он начал плакать во время интервью. Сложно записывать свидетелей и участников конфликта в Чечне (и с той, и с другой стороны), большую часть из них записываем анонимно, люди боятся мести. Мы разговаривали также с осетинами и ингушами (вооружённый конфликт в 1992 году в Пригородном районе Северной Осетии, результат - 608 погибших, 261 пропал без вести). Те, кто потерял близких и до сих пор не знает, какая судьба их постигла, находятся в стрессе. Ведь они не могут проститься с родными, похоронить их по своим обычаям. В их душах до сих пор тлеет слабый огонёк надежды. Болезненно это для них и потому, что власти не делают ничего, чтобы помочь найти останки родных. Есть политиче­ские риски, никто не хочет вновь неосторожными действиями разжигать костёр конфликта.

- А как же мирные жители, дети, женщины. Война меняет и их психологию. Какова специфика Юга в этом вопросе?

- Конечно, эта категория тоже входит в круг наших интересов.

Надо сказать о том, что на Юге России вследствие войн возникла такая социальная общность, как казачество. Его быт был неразрывно связан с боями и набегами. Казачество выполняло буферную зону на границах империи. Юг России - это зона постоянных военных конфликтов. Безвозвратные потери в войнах второй половины XVII-XIX вв. (семь русско-турецких, три русско-персидских, Крымской и Кавказской) - не менее одного миллиона человек. В целом, во время 17 крупных войн и в десятках вооружённых конфликтов на юге мы потеряли около трёх миллионов военнослужащих и не менее трёх миллионов человек гражданского населения!

Как в кино

- А есть ли история, поразившая вас больше всего?

- Есть, и это уникальная, счастливая история. Во Владикавказе с нами поделился личными воспоминаниями Владимир Карсанов. Летом 41-го его отец служил в белорусском городе Гродно, мать - военная медсестра. Владимиру на момент начала войны было восемь лет, брату четыре года, сестре два годика. Немцы ворвались в город утром, в поднявшейся панике ребята потерялись. Захватчики отправляли детей до 10 лет в лагерь под Варшавой. Многие умирали, их сваливали и закапывали в яму. Иногда в лагерь приезжали местные жители и покупали здоровых детей. Так, Владимир стал пастухом, а его брата и сестру увезли неизвестные поляки. Мальчику дали польское имя и фамилию его хозяев. Он забыл родной язык и национальность. В 1943 году на базаре он случайно встретил своего брата, тот тоже носил другое имя и жил у фермера. Иногда мальчикам удавалось убежать от хозяев и поболтать. В один из таких дней они увидели польскую бричку, на которой сидела их сестрёнка. Они побежали за повозкой, рассказали сидевшей на ней женщине, что знают девочку. Та пожалела оборванных и худых мальчуганов, пригласила прийти к ней домой и нарисовала на кусочке бумаги, как её найти. Началось наступление совет­ских войск.

«Гражданская война висит над нами». Почему в Ростове популярен «Бумбараш»? Подробнее

И надо же такому случиться, что в город входила часть, которой командовал отец маленького Володи. Один из красноармейцев-разведчиков доложил командиру: «Товарищ Карсанов, в городе видел мальчугана, вроде на того мальчика похож, что у вас на фотографии». Владимир папу не узнал, плакал. Привык, что люди в военной форме могут пнуть, хлыстом ударить. Когда отец подошёл поближе, заговорил ласково, мальчик его узнал и крепко обнял. Боялся отпустить руку отца, думал: «А ну как оставит меня». Разговаривали при помощи переводчика. Владимир показал папе, где найти брата, достал из кармана бумажку с нацарапанным планом дома, где жила сестрёнка. Оказалось, что родители почти всю войну прошли вместе. Всё это время супруги пытались найти своих детей. Лишь недавно мать комиссовали. Она вернулась в Осетию и справила поминки по сыновьям и дочери. Уже истаяла надежда. Отец отправил детей с одним из солдат на родину, в Осетию. А сам с войсками пошёл дальше. Пока ехали, учили русский язык. Встречу детей с мамой нельзя описать. На перрон пришли почти все жители села Эльхотово. Это было 2 мая 1945 года. Поэтому вскоре к вновь обретённой семье присоединился и отец.

Разные грани

- Сложно ли воссоздавать реальные картины войны среди противоречивых фактов, разных мнений и воспоминаний?

- Жизнь многогранна, смотря под каким углом смотреть.

А уж события во время войны - это вообще разноцветная мозаика, чего там только не намешано. Наша задача - показать любые её стороны, зафиксировать с документальной точностью всё, что происходило. Это трудно. Вот, например, занимаемся историей угнанных в Германию на работы, и тех, кто пережил оккупацию. Судьбы у людей разные. Где-то с ними обходились жестоко, где-то вполне терпимо и даже неплохо кормили. Но трудно делать выводы только на основе отдельных документов. Нередко люди стремились доказать, что они работали в сель­ском хозяйстве, ни в коем случае не в промышленности! Иначе получается, что они своими руками крепили мощь рейха.

- Очень часто после публикаций на тему событий Великой Отечественной войны мы получаем десятки отзывов прямо противоположных друг другу. Кто-то нас благодарит, а кто-то ругает, мол, всё не так было.

- Это не только у нас так. К примеру, Сталинград - это город, в котором была сорвана эвакуация, кто-то смог потом выехать, но, значительная часть гражданского населения жила практически на линии фронта. Мы занимались сбором воспоминаний. Оказалось, что в Волгограде существует конфликт между разными организациями бывших детей Сталинграда. Южный район Сталинграда немцы почти не бомбили. Собирались после победы разместить там штабы и т.д. Там тоже жили люди в тяжёлых условиях, без еды и тепла. Но теперь одни говорят другим: «Вы не настолько дети Сталинграда, как мы! Вас не бомбили так, как нас!» И здесь вопрос преференций (преимуществ). Подогревали ситуацию и власти: «Мы будем считать детьми Сталинграда только тех, чьи родители здесь жили, у кого есть документальные подтверждения - только тогда положены льготы». А если люди эвакуировались, если потеряны документы? Вот и начинаются споры...

Мобилизованное общество

 - Говорят, что «Новая война начинается тогда, когда забывают старую...» У нас в обществе сейчас не так?

- Наше общество всё время мобилизовано, то тут, то там вооружённые конфликты.

Да и память о Великой Отечественной войне всё ещё свежа. Приведу один случай, рассказанный мне коллегой-историком. Он ещё в советское время, через тридцать лет после войны, приезжал в небольшое село в Калининской (Тверской) области на могилы родственников (перед Троицей).

Каждое посещение наблюдал за дракой на кладбище. Оказывается, те, чьи деды-прадеды в войну были партизанами, дрались с теми, чьи родственники были полицаями. Притом никто из участвующих в конфликте уже в деревне давно не жил, приезжали на родительскую субботу, убрать на могилах, помянуть умерших.

- Да и в последнее время правительство делает ставку на патриотизм.

- Но почему-то он всегда связан с военным делом. Патриотом ты можешь быть и у себя на работе, и дома. Есть такая теория «малых дел». Я против формализованного подхода к патриотическому воспитанию. Ведь какая прекрасная народная идея - Бессмертный полк. Но её во многих местах взяли под контроль, попытались управлять: мол, ты пойдёшь с портретом этого ветерана, а ты - с этим. Порой в школах раздают ученикам изображения абсолютно чужих людей, а не их родных дедов и прадедов. «Неси, так надо!» В одном российском городе людей даже заставляли строиться по росту в колонне Бессмертного полка. Теряется сам смысл этого движения, уходит личная сопричастность... Формализация губит любую инициативу.